В ноябре 1920 года, с остатками разгромленной Врангелевской армии, бежали заграницу многие авиационные работники, часть которых считала себя политически зрелыми и по своим убеждениям не могла примириться с большевизмом в «Матушке-России», а некоторые, запуганные ложной агитацией, удирали просто из-за боязни большевистской расправы.

Следует отметить, что эвакуировались с Врангелем далеко не все работники Воздухфлота, находящиеся в его войсках на крымской территории: очень многие из них, главным образом, рабочие и мелкие служащие, остались на местах и благодаря их стараниям Красной армии достались богатые трофеи авиационного имущества. Рабочие не позволили удирающему офицерству увозить и портить самолеты — они сохранили их для Красной армии.

С Врангелем эвакуировались 300 авиаработников, из коих 90% офицеров и чиновников и лишь 10% солдат. По приезде в Константинополь 130 человек перешли на беженское положение, остальные были направлены в Галлиполи, затем переброшены в Болгарию и лишь в мае 1922 года прибыли в Юго-Славию, где находятся и до сего времени. Следовательно, в Югославии находится весь цвет врангелевской авиации, основное ядро которой состоит из 35 летчиков и 30 механиков, остальной состав играет второстепенную роль и большой боевой ценности не представляет. Своих машин врангелевцы не имеют, большинство их служит в юго-славской авиации в качестве инструкторов и рядовых летчиков.

б) Разложение авиационной эмигрантщины.

Почти все офицерство входит в «Общество русских офицеров Российского Военного Воздушного флота в Королевстве сербов, хорват и словенцев», председателем коего состоит начальник авиации Врангеля генерал Ткачев.

Общество это возникло под предлогом взаимопомощи, но фактически оно является политической организацией, отражающей интересы Врангеля.(*)

На этой почве в обществе получился раскол: многие летчики, разочаровавшись в программе Врангеля, отказываются от политической борьбы и требуют объединения исключительно по профессиональной линии.

С такими уклонами генерал Ткачев ведет решительную, довольно нечестную борьбу посредством ложных доносов в военное министерство, а последнее с мнимыми виновниками не церемонится и применяет к ним строгие репрессивные меры.

Грязная политика генерала Ткачева до некоторой степени разоблачена, вследствие чего за последнее время его авторитет среди авиаработников сильно пошатнулся.

В результате раскола офицерство разделилось на две группы: в первую из них, возглавляемую самим Ткачевым, входят самые реакционные элементы, поклявшиеся до последних сил бороться с большевизмом. Наиболее видными членами этой группы являются летчики: Антонов, Шебалин, Шереметьевский, Байдак, генерал Баранов, генерал Степанов и др.

Вторую группу составляют эмигранты более дальнозоркие, осознавшие бесцельность борьбы с Советской Россией, эта группа жаждет возвращения на родину, глубоко и искренне раскаивается в своем прежнем заблуждении и хочет честным трудом искупить свою вину перед рабочими и крестьянами Союза Советских Республик. Сторонниками этой группы изыскиваются всевозможные средства для возвращения в Советскую Россию.

Живется эмигрантам не сладко, материальные и бытовые условия их настолько плохи, что многие живут впроголодь, и не в состоянии удовлетворить своих самых насущных материальных и духовных потребностей. Политическое положение не лучше материального: врангелевцы Югославским правительством рассматриваются как беженцы и наймиты, а потому им никаких гражданских прав не предоставлено.

д) Бегство на аэроплане.

Двое из наиболее опытных и смелых врангелевских летчиков левой группы: Ив. Лойко и Пав. Качан, окончательно разочаровавшись во врангелевщине, решили бежать в Россию на аэроплане. В виду того, что этот неудачный перелет сопряжен с многими довольно интересными политическими и техническими обстоятельствами, я полностью помещаю здесь описание бегства, изложенное самими летчиками тт. Лойко и Качаном.

«Получив возможность в сравнительно спокойной обстановке окончательно разобраться в истинном смысле Октябрьской Революции и Гражданской войны и хорошо, путем литературы, ознакомиться с коммунистическими идеями и учением, с одной стороны, и убедившись, с какой гнилью и. авантюристами мы имели дело, как они предают, в целях эгоистических выгод, общегосударственные интересы родной страны и родного народа, изощряясь при этом в способах оплевания их перед глазами всего мира и видя не чувство человечности и справедливости, а ослепление злобой и ненавистью и жаждой кровавой расправы с русским народом, с другой стороны, — мы решили, что нам нет места среди этих истинных извергов человечества и нам надлежит вернуться в Россию, чтобы загладить свою ошибку работой и мстить тем, которые нас обманули и помимо нашей воли сделали нас врагами родного народа.

Не имея никакой другой возможности вернуться на родину, мы решили воспользоваться Юго-Словенским Авионом и бежать на нем.

Для этой цели была избрана машина пилотской школы в Новом Саду, где Лойко служил инструктором. Подготовить избранный самолет «Бреге» с мотором Рено 300 HP было нелегко. Подготовка могла только заключаться в проверке мотора и самой машины, но не было возможности из-за постоянного и строгого наблюдения за работой со стороны Юго-Славцев и установить добавочный резервуар для бензина.

Однако, расчеты говорили, что при наполнении двух имеющихся резервуаров (баков) вместимостью всего 390 литров хватят на перелет Новый Сад — Каменец-Подольский, расстояние в 650 километров (около 600 верст), каковой путь был избран, как ближайший в Россию.

Все было подготовлено окончательно к 6-му августа 23 г. Карта была хорошо изучена и путь обозначен прямой красной линией.

Воспользовавшись временем, когда окончились учебные полеты в школе и когда все Юго-Словенские летчики и начальство ушли на завтрак, мы вывели самолет из ангара и в 9 часов утра поднялись в воздух. С целью экономии бензина, тотчас взяли направление и, набирая высоту, стали удаляться.

Погода была безоблачная, только дул значительно сильный встречно-боковой ветер слева.

Сербско-Румынскую границу, в ста километрах от места вылета, прошли на высоте 2700 метров.

Сопоставив пройденное расстояние с протекшим от момента вылета временем, мы решили, что путь наверняка будет пройден. Мотор работал идеально. Но вот впереди открылось сплошное облачное море, скрываясь на горизонте впереди нас. Мы проходим немного левее вблизи горы «Темишвара» (в 130 килом, от места вылета) и идем над облаками, так как высота облачного слоя значительно ниже Карпатского хребта, который мы должны пересечь.

Взяв высоту в 4000 метр., мы увидели, что нигде в облаках не видно разрывов или отверстий, через которые, хоть изредка видя землю, можно было бы ориентироваться.

Слой облаков был толстый и сплошной. Далеко впереди виднелся ярко освещенный громадный вал облаков, лежащих на высоких вершинах Карпатского хребта. Компаса у нас не было, однако, мы отлично пользовались часами и солнцем для определения нашего пути. Мотор неизменно работает хорошо. Мы летим вперед, и вот... уже над валом облаков, лежащих на Карпатах. Впереди все то же безбрежное и сплошное облачное море. Решено лететь до тех пор, пока хватит бензина... Идем вперед... Но вот мотор останавливается, вновь забирает, и так повторяется несколько раз, наконец, остановился и больше не забрал. Бензин кончился.

Мы начали на всякий случай, полого планируя, тянуть вперед. Винт скоро остановился, и мы, быстро спускаясь, вошли в облачный слой. Прорезав его, оказались на высоте 500 мет.

Местность незнакомая, глухая и неровная: на узких нивах много лежит снопов, а местами растет высокая густая кукуруза. Только у самой деревни расстилается невспаханный выгон. Здесь решили спуститься и довольно удачно сели с небольшим прокатом. Моментально к нам прибежало человек 30 жителей. Слышим, говорят по-русски. Сначала мы обрадовались, полагая что сели на русской территории, но, спросив название деревни и найдя ее на карте, убедились, что не долетели километров 50 до границы и сели в Бессарабии. Сразу решено было бежать от самолета, но сделать это нужно было так, чтобы не бросилось в глаза жителям, стоящим возле самолета. Спрашиваем, какое начальство есть в деревне? Говорят, два румынских жандарма. Мы сделали вид, что довольны таким ответом, попросили сторожить машину и, спустившись с косогора к опушке деревьев, пользуясь растущим кустарником, прошли некоторое расстояние и скрылись в густой кукурузе. Рассмотрели хорошенько карту, оказывается — спустились у деревни Стурзовка в 15 верстах северо-западнее города Бельцы. Расстояние в 660 километров нами было покрыто в 4 часа 40 минут, т.-е. летели со скоростью 145 километров в час. Решаем пробираться в направлении на Могилев и там попытаться ночью переплыть Днестр. До слез было обидно, что пропала машина. Ведь не отклонись мы в сторону из-за ветра, были бы в России и доставили бы самолет. Делать уж нечего. Решили не итти по дорогам и не проходить деревень. Вылетели мы натощак и были очень голодны, поэтому стали питаться сырой кукурузой. Обходя деревни и другие препятствия, пробираемся вперед. Две ночи провели в поле, в снопах, и после полудня на третий день подошли к Днестру у деревни Рудь, верстах в 8 ниже Могилева-Подольского. Выбрали для более близкого подхода к Днестру глубокий заросший густыми кустами и деревьями овраг и направились по нему к берегу. Так как от питания кукурузой мы расстроили себе пищеварение и сильно ослабели, а пловцы мы плохие, то боялись, что не подкрепившись не переплывем. Решили добыть хотя бы хлеба. В этом овраге, у самого берега Днестра, оказался монастырь, в котором, по рассказам встреченного в овраге пастуха-мальчика, можно было получить хлеба. Заходим во двор монастыря и сразу встречаем попа и просим хлеба.

Ответив на его вопрос, что мы техники, починяли сельско-хозяйственные машины и идем домой в Атаки, мы последовали, по его просьбе, в глубь двора, где заметили румынских солдат. Поняли опасность, но солдаты не обратили на нас никакого внимания, приняв нас за рабочих, работавших во дворе. Поп, оставив нас, подходит к ним и что-то говорит. Один из солдат тотчас берет винтовку и подойдя к нам, кричит по-румынски «руки вверх», и делает обыск. Отняв наши документы и карту, он решил, что мы — русские шпионы и потребовал признаваться, иначе будут нас бить и принудят к признанию. Пришлось все объяснить. Отнеслись к нашим объяснениям с большим недоверием и пригрозили избиением. Под конвоем отвели в деревню Арианешти. Было уже темно. Переночевали. На следующий день после допроса отправили в Атаки для допроса в сигуранце, т.-е. тайной полиции. Провели еще ночь в комендатуре, а затем по железной дороге были отправлены через ст. Окница, где был штаб погранполка, в Бельцы, в штаб 7 дивизии. Там вновь были опрошены, узнали, что самолет был приведен людьми в Бельцы из-за неимения поблизости мест для взлета и улетел в Яссы с румынским летчиком. Здесь нас все же хорошо накормили. Переночевали ночь и были отправлены поездом в Кишинев, в «комендамент», т.-е. главный военный штаб, откуда сразу препроводили в тюрьму, где изолировали нас обоих в отдельной камере. Здесь мы видели каким зверским избиениям, без всякой причины, подвергаются заключенные русские; нас пока не трогали, считая особо важными преступниками. Тщательно следили, чтобы с нами не разговаривали солдаты из караула и чтобы нам не доставляли газет. Через пять дней нас вызвали в «комендантскую» для допроса. Опрашивал королевский комиссар, довольно хорошо владевший русским языком. На наш вопрос, что нас ждет, он ответил, что нас вернут обратно в Юго-Славию, так как Румыния — союзница Юго-Славии и не может скрыть таких преступников, которые украли военный аэроплан и будут обвиняться в шпионаже, в отношении Юго-Славии, и в большевизме. Нам это отнюдь не улыбалось, так как ждал верный расстрел, на основании «закона о защите державы» и при враждебном отношении русской эмиграции, которая уже знала, что мы — большевики. Отвели после допроса обратно в тюрьму. Мы решили при обратном отправлении в Юго-Славию во что бы то ни стало бежать, так как впереди все равно верная смерть. Настроение было крайне угнетенное. Проходили томительные дни и недели, а мы все еще сидели. Наконец, сидим уже два месяца, 6 октября нам неожиданно сообщили, что нас отправляют в Бендеры для отправки через Днестр. Это нас еще не могло обрадовать, так как мы узнали, что желающих отправиться в Россию румыны убивают на Днестре. 7-го вечером нас отправили в Бендеры; ночь провели в смрадной камере гауптвахты. 8 октября» отправили в пограничную роту, а оттуда, 9 октября в дер. Кауканы на кордон, где было выбрано место переправы. Там оказалось еще 9 человек подлежащих переправе русских беженцев. Мы решили, что если нас поведут к месту переправы отдельно, а не в этой группе, то нужно бежать, так как ряд фактов подтверждал наши опасения, и пришлось переживать неприятные минуты. Однако, часа в два ночи, под сильным конвоем, во главе которого был румынский офицер, повели нас со всеми к берегу. Там офицер разделил нас на две группы для переправы, при чем в нашу компанию из четырех человек вошел подозрительного поведения русский, по всему было видно, что румынский агент, и мы боялись, что он посылается с нами, чтобы убить нас на русской стороне, чтобы в случае чего румыны могли приписать преступление русским часовым. К лодке была привязана проволока, чтобы можно было вернуть ее обратно, так как румыны боялись дать своего лодочника. Два раза нас тянули обратно, так как проволока сильно тормозила и дальше середины реки нельзя было продвинуться. Ко всему, лодка была дырявая и быстро наполнялась водой, которую мы не успевали отливать полетным шлемом, и чуть не потонули. Только в третий раз, когда мы свернули проволоку в моток и взяли с собой, оставив один конец привязанным на румынском берегу, благополучно достигли русского берега. Подозрительный русский бегом бросился в кусты и скрылся. Его приметы мы описали впоследствии в Тираспольском ГПУ. Просидев на берегу в кустах до рассвета, так как боялись итти по берегу, утром явились на наш кордон, а затем в Тирасполь в ГПУ, где нас очень хорошо встретили, сказали, что знали о нас из газет, хорошо накормили и затем приступили к допросу. По окончании его нам дали записку и сказали, чтобы мы шли в город, нашли указанную в записке гостиницу, в которой нам должна была быть отведена комната. Без всякой охраны мы отправились в город, устроились и на другой день по окончании дел нас отправили в Одессу. Из Одессы с сотрудниками ГПУ прибыли скорым поездом в Харьков, где через некоторое время дело наше выяснилось, и мы были освобождены, нашли истинно братский и теплый прием со стороны красных летчиков и помощь со стороны авиационных начальников».

Прием перебежчикам работниками Воздухфлота был оказан действительно искренне товарищеский. Несмотря на то, что многие из харьковских летчиков, мотористов и воздухоплавателей оперировали против Врангеля и имели много неприятностей от налета с бомбами на Бериславль и Каховку, но лежачего не бьют, а потому к пришедшим с повинной и раскаянием бывшим врагам все отнеслись больше чем благосклонно. Никто не бросил ни одного упрека, не было даже и намека на выражение насмешки или мести, ибо все отлично понимали, что бывшие врангелевцы за свои ошибки, кроме вынесенных ими физических испытаний, морально достаточно наказаны угрызением собственной совести. Частенько в шуточном тоне авиаработники с перебежчиками обменивались взаимными комплиментами из воспоминаний боевой работы: Лойке признавались, что он отличный стрелок и меткий бомбометчик, а Лойко в свою очередь рассказывал как они целой группой в панике удирали от одного нашего истребителя. Со стороны авиационной администрации и политработников перебежчикам тоже было оказано много внимания. Так как они в штаб прибыли голодные, без гроша в кармане и совершенно раздетые, им предоставлено было жилище с хорошей обстановкой и полным пансионом. Политработниками нередко велись с ними товарищеские беседы на различные темы. Очень сильное впечатление на них производило слишком простое и добродушное отношение к ним высшего комиссарского состава, ибо за границей комиссаров рисовали в самых извращенных формах, считая их извергами и ярыми ненавистниками «культурного народа». Они поражались и не находили слов для выражения признательности, когда видели такое горячее в них участие со стороны тех, против кого они когда-то вели ожесточенную вооруженную борьбу и кого их бывшие идеологи и соратники за границей и теперь нагло и бессовестно стараются оклеветать перед всем миром. Они поняли и убедились в правоте рабочего класса, защищающего свои права, и им, как бывшим офицерам, считающим себя образованными людьми, стало стыдно своей политической слепоты и до слез жаль потерянного времени и сил, потраченных на борьбу с революционным пролетариатом. Наконец, они поняли, что пролетариат в своем развитии окреп и вырос на целую голову и продолжает свой рост и культурное и политическое развитие, отчетливо и смело продвигаясь вперед к социализму по пути, намеченному его гениальным вождем товарищем Лениным.

А они и весь защищаемый ими класс сгорбились, изнемогли и потеряли перспективы.

е) Их впечатление о Сов. России.

«Говоря откровенно, при полете в Россию мы все же испытывали большую тревогу, не зная ничего определенного, как к нам отнесутся и как с нами поступят и можно ли действительно существовать в России. Конечно, это — результат всех тех скоплений лжи, которую распространяют о России за границей. Ведь не имея кроме нее ничего, невольно является мысль,, что если во всей лжи содержится десятая доля правды, то все-таки нельзя ехать в Россию. Но нами был решен вопрос так — лететь хотя бы на самое плохое, хотя бы рисковать жизнью, но лететь на родину, чтобы не числиться в списках истинных врагов родного народа и сказать правду обо всем. Первые же наши впечатления были настолько неожиданными, насколько и поразительными. Прежде всего нас до крайности поразило теплое, сердечное, очень вежливое и предупредительное отношение как властей, так и вообще людей, с которыми и пришлось встречаться, большое сочувствие и братское отношение и, что более всего показалось нам поразительным, то, что до сего времени абсолютно ни от кого мы не услышали упрека в службе в белой армии. Далее мы обратили внимание на сильно повысившийся культурный уровень широких масс. Простые люди уже не забитые рабы, а сознательные и дисциплинированные граждане.

Бросилась в глаза простота и искренность отношений между людьми разных положений. Веет повсюду совершенно новым и здоровым духом общественности и чувствуется залог скорой могущественности и хорошей жизни страны. Мы поразились общим порядком, законностью, деловитостью повсюду и той поистине колоссальной работой, которая выполнена в хозяйственной области, по восстановлению городов и в области финансов. Всюду чистота, строительство, кипучая деятельность, магазины переполнены товарами от предметов необходимости до предметов роскоши. Железные дороги и поезда в полнейшей исправности и в большей чистоте, чем было раньше при царизме. В городах трамвай и электрическое освещение в полном действии.

Коротко говоря, видя все то, что сделано и что делается Советской властью для истинного блага страны и народа, заражаешься энергией и желанием участия в этой работе; поражаешься мудростью вождей, от души желаешь продолжения этой колоссальной созидательной работы, и становится до горечи обидно и тяжело на душе, что мы, будучи обмануты проходимцами и тунеядцами, боролись против всего этого, зря теряли свои силы, терпели лишения и опасности, теряли время и не участвовали в этом ценнейшем для общества строительстве».

Не вызывает также сомнений их раскаяние в вооруженном восстании против Советской власти — оно вполне искренне.

Однако, надо им отдать справедливость в том, что они раньше других своих бывших соратников поняли не только бессмысленность дальнейшей борьбы с большевизмом, в России, но и то, что большевизм не утопия и не выдумка каких-то досужих умов, а строго научный и исторически-неизбежный этап в общественной жизни человечества.

Они, наконец, поняли, что возврата к прошлому нет, и быть не может, потому что капитализм изжил себя, разложился и своими развалинами удобрил почву для Советского строительства. Вполне понятно, что им до слез обидно было сознавать все это лишь теперь, когда они жалкими перебежчиками прибыли в великую колыбель Социальной Революции, теперь, когда самые тяжелые дни у нее остались далеко позади, теперь, когда она залечивает раны, нанесенные ими.

Сознание того, что они являлись послушным орудием в руках авантюристов, стремящихся разрушить эти великие начинания, гнетет и удручает их.

Они только теперь поняли какую неисчерпаемую мощь представляет из себя первое в мире Рабоче-Крестьянское государство и осознали насколько жалка перед этим колоссом разлагающаяся русская белогвардейщина, представляющая из себя кучку генералов без войска.

Всей белогвардейщине, в том числе и до глубины души ненавидящим нас авиационным генералам Ткачеву, Баранову, Степанову и всему их осиному гнезду мы заявляем:

Советская власть великодушна, она милует бывших врагов пролетариата, осознавших свои прежние ошибки и пришедших в СССР с повинной и искренним раскаянием, но наряду с этим она отлично умеет расправляться с осмелившимися посягать на ее завоевания.

Мы широко открываем двери для обманутых рабочих и крестьян, имевших несчастье вольно или невольно попасть в лагерь белогвардейщины в том случае, если они, как Лойко и Качан, пожелают честным трудом искупить свою вину перед революционным пролетариатом.

А против убежденных белогвардейцев мы имеем достаточно вескую аргументацию в лице нашей доблестной Красной Армии. Осторожнее, господа офицеры, — Советские штыки остры и длинны — не напоритесь!